Как говорится. не прошло и полгода
Конец осени выдался очень уж бурный, но в целом довольно продуктивный. Я наконец разгребла кучу самых разных завалов, в основном бытовых, но текстовых тоже. И как-то вдруг нашлось для всей этой серии правильное название, и для первого фика тоже, а это верный признак понимания, куда, собственно, ведет дорога.
Серия должна называться «Странники Срединной земли», а первый фик — «Песнь постоянства».
А теперь вторая глава. Очень стремная, особенно в том, что касается Берена.
"2. Минас-Тирит"
2. Минас-Тирит
На этот раз сознание возвращалось медленно, мучительно и неохотно. Голову стиснул жгучий ледяной обруч; тело ныло, словно его разорвали на куски, а потом кое-как второпях сшили заново, да к тому же не слишком бережно. Финрод приоткрыл глаза и тут же зажмурился: неяркий осенний рассвет за высокими узкими окнами сейчас показался ему ослепительным. Какое-то время он оставался недвижим, тихо прислушиваясь к ощущениям. Тело и разум снова принадлежали только ему — во всяком случае, так казалось. Можно обрадоваться передышке, покуда есть такая возможность. Он лежал на спине, но не на каменных плитах, где упал, а на каких-то невесть откуда взявшихся шкурах, укрытый чьим-то плащом. Хорошо, мягко было лежать, и хотелось так остаться, не думать, не открывать глаз, уплывая с теплым морским ветром далеко прочь...
— Государь? Государь, ты слышишь меня?
Встревоженный и вместе с тем радостный голос Эдрахиля не пустил его снова в дремотную одурь. А жаль.
— Слышу. Помоги мне сесть.
С помощью Эдрахиля и Берена Финрод осторожно приподнялся и сел, опираясь на вовремя подставленное Береном плечо, с благодарностью принял кубок с разбавленным водой вином — кислым, невкусным, но всяко не орочьим пойлом. Интересно, где они его отыскали?.. Утолив жажду и переведя дух, он наконец сумел осмотреться.
Они по-прежнему были в главном зале Минас-Тирит — мрачном, пустом и гулком. Белые камни стен все так же покрывала копоть и грязь, на всем лежала печать долгого Сауронова владычества, но теперь здесь даже дышалось легче, чем тогда, когда их привели сюда. Удушливая хватка злых чар исчезла, оставив по себе гнусные следы, но и только. Все двери были закрыты; ни орков, ни их тел в зале не оказалось, зато несколько каменных скамей оттащили от стен и составили квадратом — похоже, на них трапезничали, раздобыв где-то утварь, хлеб и вино. Похоже, пока Финрод блуждал в голове у Саурона, друзья не теряли времени даром.
Кстати, а где он, Саурон?
Нет, не Саурон. Рануйон. Лучше сразу привыкнуть думать о нем иначе, не то недолго и впрямь сойти с ума, заблудившись между прошлым и настоящим.
Финрод еще раз огляделся и увидел чуть поодаль неподвижно лежащую ничком фигуру — ворох темных одежд, пепельные волосы разметались в пыли, отсюда и не скажешь, что это не простой эльда. Знать бы, он в самом деле до сих пор без чувств — или очнулся и слушает.
— Много ли времени прошло, Эдрахиль?
— Почти два дня, государь. Мы очень беспокоились. Когда темные чары рухнули, освобождение пришло ко всем — даже в подземельях, где были пленные и рабы, цепи и оковы истлели, но ты не пришел в себя, и я не мог тебя дозваться, как ни старался.
Вот, значит, как.
Это объясняло и тревогу Эдрахиля, и отсутствие почти всех воинов — Финрод заметил лишь Асториона, Иннора и Мерендиля, которые подошли ближе, заслышав его голос.
— Вы все целы? Никто из вас не... ранен?
— Все целы, государь. Нам почти не пришлось сражаться. Сперва, когда ты упал и всё захлестнула тьма, мы думали, что погибли, но нам никто не причинил вреда. Ужас охватил не только нас — мы слышали отчаянный волчий вой и визг летучих мышей, метавшихся вокруг башни. А потом Минас-Тирит запела, и вражьи отродья разбежались, точно крысы, — что орки, что волки.
— И нетопыри разлетелись, — вставил Иннор. — Мы ни одного не видели потом, когда обыскивали крепость.
— Погодите, — сказал Финрод. — Крепость запела?
Иннор закивал; его лицо озарилось восхищением и мальчишеской еще уверенностью, что героям и страх нипочем, и гибель не грозит, а доблестный король-изгнанник победит кого угодно. Он был младше всех в отряде; в некотором смысле — младше даже Берена, ибо родился в Нарготронде и никогда прежде не покидал его безопасных пределов.
— Это было очень странно, — сказал Берен. — Ты ведь знаешь, мой народ не владеет колдовством, но даже я слышал то же, что и остальные: не звук, а голос в сердце, плач и... — он замолчал и махнул рукой, словно не мог подобрать нужных слов.
— Минас-Тирит сперва долго горевала, — произнес Эдрахиль, — и мы опасались, что это дурной знак, но затем она возликовала, и это вернуло нам надежду. Что это за чары, государь? Я никогда не видел и не слышал ничего подобного.
— Можете мне поверить, я тоже, — признался Финрод. — Я и сам не знаю.
— А что теперь? И что случилось с... ним? — Мерендиль кивком указал на Саурона, видимо, не желая называть врага по имени.
Финрод попытался собраться с мыслями и объяснить необъяснимое. Веселая ясность, переполнившая было его во время осанвэ, исчезла без следа, сменившись тяжестью на душе и предчувствием новой беды.
— Я... долго говорил с ним, Мерендиль. Очень долго. И думаю, мы договорились, хотя кто ведает, что из этого выйдет.
— Договорились? С ним?!
Берен отшатнулся, как от удара. Эдрахиль и трое воинов-эльдар смотрели на Финрода: кто потрясенно, кто гневно, а кто и разочарованно, но все — непонимающе.
С Врагом не ведут переговоров.
Какова бы ни была цена.
Никогда.
Потому что расплата в конце концов окажется несчетно больше.
Но это и не было переговорами. Скорее уж очередным обетом... похоже, Финрод, как и прочие потомки Финвэ, обречен связывать себя безрассудными клятвами. Он думал об этом и о своей крепости, в которой его спутники наверняка уже видели немало ужасного — стоит только вспомнить мимолетное намерение Саурона скормить их волкам. О том, кто лежал сейчас поодаль без чувств, а может, и нет... и о веселом безжалостном остром пламени, которое билось в их пленителе и жаждало освобождения.
И о том, что будет теперь, когда он, Финрод, освободил это пламя.
Освободил ли?..
— Я расскажу обо всем, — произнес он негромко. — Обо всем, что я видел, делал и говорил. И вы сами сделаете выбор. С этой минуты я могу решать только за себя, да и то... — он пожал плечами. — Иннор, созови всех.
Иннор почти мгновенно исчез за дверями, и очень скоро вернулся с остальными. Они расселись полукругом, Эдрахиль впереди; Берен пересел так, чтобы видеть лицо Финрода, а его место молча занял Иннор, позволив опереться на себя. Финрод невольно обвел их взглядом: бесстрастный Эдрахиль, угрюмый Берен, прямодушный Асторион и невозмутимый Бельфаэрдир, веселый Мерендиль и удачливый Гальвион, суровый Тандир, целитель Эйтрион, то и дело напевающий себе под нос Раэндиль, и отважный Гурион, и его лучший друг Алунир.
И позади, за спиной — вечно восторженный Иннор.
Слушали тихо, не задавая вопросов, хотя раз или два кто-то — Мерендиль, а может быть, Гальвион, — не сдержал изумленного возгласа. Эдрахиль оставался спокоен и ничем не выдавал своих мыслей; Берен мрачнел все больше и больше, пока наконец, едва дождавшись завершения, не воскликнул:
— Финрод, ты сошел с ума!
Эдрахиль нахмурился; Асторион недовольно проворчал что-то, и Тандир согласно закивал: их явно задела непочтительность смертного, пусть даже они, весьма вероятно, втайне разделяли его чувства.
— Не стану спорить, — невесело согласился Финрод.
Берен не в силах был более сдерживаться; он вскочил на ноги и принялся расхаживать туда-сюда.
— Ты же знаешь, что он сделал с Дортонионом! Это его поганые твари изуродовали нашу землю, это его слуги убили моего отца, это он околдовал и убил Горлима. Даже если б он не служил Морготу, он всегда будет моим врагом.
Ответить на это было нечего, кроме разве что «Ты в своем праве», но к чему впустую сотрясать воздух? Финрод промолчал. Кое-кто из слушателей тихо переговаривался; Эдрахиль лишь задумчиво смотрел перед собой, словно видел что-то очень далекое.
— Берен, сын Барахира. Я должен был догадаться.
Все обернулись, услышав чуть хрипловатый голос; многие схватились за оружие.
Рануйон теперь лежал на спине, прикрыв глаза локтем; говорил он глухо и медленно, словно превозмогая сильную боль. Финрод вовсе не удивился бы, узнав, что сам дешево отделался: в конце концов, это он вторгся незваным в чужую голову и бесцеремонно похозяйничал там, а не наоборот.
Пальцы Берена побелели, сжимая рукоять меча, — только сейчас Финрод заметил, что что взамен зазубренной орочьей плохо выкованной дряни тот отыскал где-то хороший нолдорский клинок. Много, должно быть, хранилось теперь в сокровищнице Минас-Тирит такого осиротевшего оружия...
— Скажи, — процедил Берен сквозь зубы, глядя на лежащего майа сверху вниз, — почему бы мне не убить тебя на месте, как бешеную собаку?
— Я мог бы... назвать... несколько... причин, — с трудом переводя дыхание, отвечал Рануйон. — Но главная из них та, что убив меня, ты, скорее всего, убьешь и своего друга, — он умолк, словно даже эта недлинная речь обессилила его.
Берен повернулся к Финроду.
— Это правда? — спросил он.
— Не знаю, — устало ответил Финрод. — Возможно.
Берен в ужасе переводил взгляд с одного на другого, потом, словно ища поддержки, оглянулся на Эдрахиля, Мерендиля и прочих, стоявших полукругом, но те были столь же растеряны.
— Я... я не могу, — глухо сказал он. — Нет.
Дрожа от гнева, он неловко стащил с пальца кольцо Барахира и уронил его Финроду на колени, а потом отошел в сторону и молча встал у одной из колонн, спиной к собравшимся.
Финрод закрыл лицо ладонью и потер лоб.
— Прошу, выслушай меня, государь...
— Не надо, Эдрахиль. Я не государь больше. У меня нет королевства. Я просто... Финрод.
— Хорошо. Тогда выслушай меня, Артафиндэ.
Финрод в изумлении поднял голову: внезапно произнесенное на языке эльдар Амана имя прозвучало, точно удар хлыста, а в голосе Эдрахиля появилась жесткость, которой он доселе не слышал. Даже в те немыслимо далекие счастливые и беспечные годы, когда он еле доставал Эдрахилю до подбородка.
— Ты был мне государем, когда я шел за тобой через Вздыбленный Лед. У тебя тоже тогда не было королевства, но для меня это мало что значило. Я не боюсь ни смерти, ни тьмы, ни предательства. Все это мы видели. Но прежде чем принять решение, я все же хотел бы знать: что ты намерен делать теперь?
Тихий одобрительный гул голосов. Видно, ответ хотели услышать все.
— Я не отказываюсь от своих обетов, — тихо и твердо произнес Финрод. — Какая бы мне ни легла дорога, она приведет меня в Ангбанд.
— А он? — Эдрахиль кивком указал на лежащего майа.
— Рануйон идет со мной.
Снова зашелестели голоса: данное врагу имя произвело должное впечатление.
Эдрахиль кивнул.
— Хорошо. Для меня этого достаточно, но ты прав, здесь каждый решает за себя. Нам тоже следует все обсудить и обдумать. А тебе нужны силы. Отдыхай. Я поговорю с Береном.
— Но...
— Отдыхай.
На этот раз — не приказ полководца, не распоряжение старшего, а просто совет друга.
С помощью Иннора Финрод послушно опустился на заботливо кем-то сооруженное для него ложе и закрыл глаза. Но взбудораженный рассудок не соглашался погрузиться в целительные приносящие отдых видения; вместо них снова навалилась мутная изматывающая дремота, сквозь которую глухо доносились шаги, голоса, какое-то бряцанье и шевеление. Кажется, Эдрахиль расспрашивал — или, скорее, допрашивал Рануйона: Финрод смутно слышал слова «пленники» и «гарнизон», потом «оборотни» и «чары». Затем Рануйона подтащили поближе и уложили рядом; Финрод не открывал глаз, но в этом и не было надобности: он чувствовал соседство майа, как чувствуют жар большого костра в промозглую осеннюю ночь.
«Берен из Дортониона. Ты мог бы и предупредить», — голос в сознании прозвучал едко.
«Не мог».
«Я люблю скверные шутки, но даже на мой вкус, это слишком».
«Тогда оставь нас. Тебя никто не заставляет идти с нами».
«Ты знаешь, что это не так, Артафиндэ. Ты не глупец. Отныне и для меня есть лишь один путь. Я обещал следовать за тобой, а ты намерен помогать сыну Барахира. Даже после того, как он вернул тебе твой перстень».
«Он молод и думает, что судьбу можно изменить пустым жестом или словом. Но клятвы так не отменяются».
«Вот именно».
Воцарилось молчание, а за ним наконец пришел долгожданный безмятежный покой. Финрод грезил и видел странное и радостное: незнакомые веселые леса под струями весенних ливней, зеленый остров посредине бурной реки и огромного черного пса, играющего с маленьким темноволосым мальчиком. И слышал песню, бесконечно радостную и столь же бесконечно печальную, и знал, что ей суждено скоро прерваться и вместе с тем — звучать до последнего дня Арды.
~ * ~
Открыв глаза, Финрод не сразу понял, что видит; в ночном сумраке перед ним развалилось что-то громадное, темное и косматое, и он невольно вздрогнул. Зверь неторопливо повернул голову и осклабился, сверкнув белыми клыками.
«Это я».
«Я уже понял, — ответил Финрод. — Но зачем?»
Мысленно говорить с Рануйоном было очень легко. Легче, чем с Ангарато или Айканаро. Легче даже, чем с Артанис, хотя ее сила позволяла ей безмолвно беседовать даже с людьми. И всяко проще, чем с Ородретом, особенно в последние несколько лет: после гибели отца и собственного горького поражения тот сделался замкнут и молчалив. А с Рануйоном не приходилось прикладывать никаких усилий, словно беседуешь сам с собой. Из любопытства Финрод попробовал закрыть разум — по-настоящему закрыть, как тогда, когда рядом враг.
И ничего не вышло.
«Так всем проще», — как ни в чем не бывало отвечал Рануйон, словно не заметив никаких преград.
Никогда прежде Финрод не сталкивался ни с чем подобным; он слышал собеседника едва ли не лучше, чем собственные мысли. Во всяком случае, речь Рануйона звучала в его голове необычайно отчетливо. Значит ли это, что их осанвэ теперь никогда не прервется?..
«Неужели?» — спросил он, просто чтобы что-то сказать.
«Всегда можно сделать вид, что я просто большая собака, ничего особенного».
Финрод поневоле улыбнулся.
«Действительно. Просто говорящая собака, в холке повыше неплохой лошади. Таких в любой деревне хватает, в самом деле».
Пес фыркнул.
«Говорю я только с тобой и только безмолвно. Не хватало еще развлекать всех подряд. Что касается размеров, то я даже не один такой. Думаешь, я не знаю, кого с собой привез один из твоих родственничков?»
Финрод представил себе встречу пса-Рануйона с Хуаном и содрогнулся. Только этого им и не хватало. С Хуаном и в Амане мало какой зверь решился бы состязаться в беге или помериться силами даже в шуточной драке; что уж говорить о Белерианде. И тут же следом за Хуаном вспомнился его хозяин, оставшийся в Нарготронде, и настроение немедленно испортилось совсем.
Что бы ни решил Эдрахиль, чего бы ни захотели остальные, — нельзя теперь бросить Минас-Тирит без присмотра. Когда страсти улягутся, это поймут все. Поймет и Берен — он, как-никак, сам сын правителя. А это значит, что отряд придется оставить — держать крепость, какими ни на есть силами, исцелять освобожденных узников и дожидаться помощи с юга. Надо слать гонца Ородрету, а кого? Может быть, среди спасенных отыщется кто-то, кому по силам окажется путь? Но можно ли ослаблять Нарготронд, когда там и без того мутят воду Келегорм и Куруфин? А что если...
Финрод повернулся на спину, обратив взгляд в пустоту под невидимыми в темноте сводами зала. Слева чувствовалось исходящее от пса тепло, словно от раскаленных углей, место справа пустовало.
«Там отдыхал Эдрахиль. Сейчас он говорит с этим твоим смертным наверху в башне».
Финрод чуть не спросил: «О чем?», но вовремя прикусил язык.
«Ты еще и мысли мои читаешь?» — поинтересовался он.
Рануйон засмеялся, и беззвучный смех его все так же обжигал и леденил одновременно.
«В этом нет надобности. Все, о чем ты сейчас думаешь, угадать несложно. Я не подслушиваю, о чем они говорят, поскольку мне нет до этого никакого дела. Но, если очень хочешь, могу попробовать».
«Не стоит».
«Я так и подумал. Впрочем, и здесь нет большой тайны. Эдрахиль пытается вразумить сына Барахира, ибо тот собирается уйти один».
«Один?!»
«Да. Пока ты спал, смертный услышал чей-то зов и теперь торопится на юг».
Финрод сел и с радостью убедился, что у него больше не кружится голова и вообще он чувствует себя превосходно. Знать бы, сколько времени прошло на этот раз, пока он отдыхал. Явно не один день.
— Но почему на юг? — вслух пробормотал он.
«А ты не догадываешься? Кто, по-твоему, смог бы дозваться его оттуда, кроме дочери Мелиан? Понятия не имею, что случилось, но наверняка девица попала в беду. Они всегда так делают».
«Час от часу не легче».
«Зато интересно».
Финрод повернулся и уставился на развалившееся рядом черное чудовище.
— Плохая собака, — наконец сказал он.
Рануйон разразился почти невыносимым мысленным хохотом.
«Ты еще кличку мне дай».
— Непременно дам. Такую, чтобы любому сразу ясно было, что ты за... творение.
«Я уже сгораю от любопытства», — теперь безмолвный голос Рануйона снова звучал лениво и самодовольно. Вдруг он поднял голову и насторожил уши. Потом быстро опустил морду на лапы.
«Притворись, что еще отдыхаешь. Они спускаются».
Финрод снова лег, постарался умерить дыхание и расслабиться, вслушиваясь, прежде чем осознал, что собирается заниматься делом не слишком достойным.
«Ты уже дурно на меня влияешь», — сердито подумал он.
«Стараюсь, — был ответ. — Но если хочешь помочь своему другу, то просто замри».
Финрод замер, и в ту же минуту из боковой галереи вышли двое; он легко узнал на слух твердую поступь одного и легкие решительные шаги другого. Оба торопились, и оба, похоже, были недовольны. Значит, не договорились.
«Он не хочет никого слушать. Не послушает и тебя, — между тем спокойно продолжал Рануйон. — Пусть уходит».
«Но...»
«Мы просто пойдем следом. Так будет намного проще».
Берен и Эдрахиль покинули зал, так и не обменявшись ни единым словом. Какое-то время Финрод лежал, рассеянно слушая камни Минас-Тирит и ветер — высоко-высоко, над ее каменными сводами и башнями.
«А ведь он прав», — вдруг спокойно заметил Рануйон.
«Кто?»
«Этот твой смертный. Я должен был бы оставаться твоим врагом. Пусть не я сам убил твоих братьев, это я разорил то, что осталось от Дортониона после их гибели. И это я захватил твою крепость, Артафиндэ. Странно, что ты этого не помнишь».
Финрод отчаянно не желал начинать сейчас этот разговор; однако совсем не ответить было нельзя.
«Я всё помню».
Черный зверь в темноте завозился, меняя позу, но Финрод не стал смотреть; он все так же лежал на спине, прикрыв глаза, и слушал ветер. Южный ветер. Если постараться, можно было ощутить призрачный привкус соли на губах; во всяком случае, Минас-Тирит радовалась — она любила южный и западный ветер.
Но, увы, Рануйон не желал понимать намеков.
«И это всё, что ты можешь ответить?»
«Если я отвечу “да” — ты поверишь?»
«Нет».
«Жаль».
На этот раз молчание затянулось надолго; наконец Рануйон буркнул: «Не понимаю».
«Я тоже».
На сей раз Рануйон рыкнул вслух — не то заворчал досадливо, не то фыркнул.
«Смешно», — с издевкой прибавил он мысленно.
«Напрасно ты не веришь, — ответил Финрод. — Я действительно не понимаю. Сейчас я просто вижу путь. Недалеко, но отчетливо.»
«В это я как раз верю, — нетерпеливо отозвался Рануйон. — Но в тебе нет... ярости? Гнева? Торжества?.. — он перебирал слова так, словно пробовал на вкус недозрелые плоды и отбрасывал их с досадой. — Почему?»
Финрод задумался.
«Я не уверен, что помню, каковы они, — наконец сказал он. — Я отказался от них, как и от всего прочего, когда... пел. Того, кому они принадлежали, больше нет».
И это даже было правдой, но не единственной. Просто он не хотел сейчас произносить то, в чем на самом деле не сомневался: Саурона-Жестокого тоже больше не было. Тот, кто пришел ему на смену, был не менее опасен, но, может быть, менее безумен? Или, напротив, более — кто знает?
«Вчера был мой Лосгар, — продолжал он задумчиво. — И я, кажется, сжег все корабли, какие у меня только были».
Рануйон-пес широко зевнул, и в темноте блеснули его огромные клыки.
«Прежде всего, ты сжег мои корабли, — заметил он ехидно. — Правда, не думаю, что все».
Выждав еще немного, Финрод поднялся и подошел к окну: так и есть, небо на востоке едва заметно начало светлеть. Скоро проснется крепость, скоро нужно будет сообщить о своем решении всем...
Дверь в зал приоткрылась с негромким скрежетом, и за спиной раздались знакомые шаги.
— Я знал, что ты уже не спишь. — Эдрахиль подошел и встал рядом.
— Берен ушел?
— Да. Он говорит, что услышал зов, что его позвали на юг... я помог ему собраться в дорогу.
Финрод кивнул, молча глядя в медленно сереющее небо.
— Ты последуешь за ним? — чуть погодя спросил Эдрахиль. — Ты и... Рануйон?
Повернувшись, Финрод посмотрел ему в глаза.
— Да. Я должен. А ты...
— А я должен остаться здесь, — договорил Эдрахиль. — Я всё понимаю, и остальные тоже. Мы останемся, тебе не придется нас об этом просить. Мы сами так решили.
— Даже Иннор? — Финрод чуть улыбнулся.
— Даже Иннор. Хотя он, конечно же, нескоро перестанет мечтать о сияющей славе победителя тьмы.
Финрод только головой покачал.
— В таком случае, здесь ему самое место. Пусть сияет подальше от Ангбанда.
— Ты изменился, — бесстрастно заметил Эдрахиль. — Раньше ты так не шутил.
— Знаешь, — задумчиво произнес Финрод, — мне кажется, я вообще забыл, когда в последний раз шутил. Боюсь, что еще в Тирионе.
— Будь это и в самом деле так, народ Нарготронда разбежался бы кто куда еще лет триста назад, — столь же спокойно возразил Эдрахиль. — В стране, чей государь не умеет шутить, жить очень непросто. К счастью, ты, возможно, и безумен, но вовсе не так безнадежен.
Финрод в изумлении уставился на своего — кого? Когда-то терпеливого наставника, позже верного подданного, одного из лучших и самых преданных воинов, а теперь... наверное, того, кто мог бы стать близким другом, будь у них на то время. Только валар, похоже, рассудили иначе.
— Раньше ты тоже так не шутил, — осторожно сказал он.
Эдрахиль пожал плечами.
— Всему свое время. Которого, к слову, у нас очень мало. Расскажи мне, что я должен буду делать, когда ты уйдешь.
— Думаю, ты всё понимаешь и без моих распоряжений. Увы, я не знаю, кому следует оставить крепость. Это опасный рубеж, и даже без... Рануйона здесь скоро появится враг. Если повезет, то не сразу: спустя несколько месяцев, может быть, даже год-два... но непременно появится. Ородрет, — тут он горько усмехнулся, — не годится. Он слаб.
— Он не так давно потерял всё и отчаялся, — осторожно заметил Эдрахиль. — Речи Куруфина и Келегорма смутили его.
— Сами Куруфин и Келегорм тоже все потеряли, — возразил Финрод. — Однако отчаяние придало им решимости, пусть и недоброй, а не лишило воли.
— Возможно, время излечит его.
— Возможно. Только, боюсь, времени у нас нет. — Помедлив, Финрод прибавил: — Я чувствую, что время долгих перемирий прошло. Моргот больше не станет выжидать и по многу лет копить силы.
Эдрахиль кивнул.
— Я верю тебе. Но что мне делать прямо сейчас?
— Лечите раненых, собирайте силы. Будьте готовы защищаться или уходить. Думаю, мы догоним Берена очень скоро, а значит, рано или поздно вернемся — иной дороги на север из этой части Белерианда попросту нет. Ждите нас здесь... не больше месяца. После этого, если от нас не будет вестей, а вы будете готовы уйти — уводи всех в Нарготронд.
Помрачнев, Эдрахиль кивнул.
— Хорошо. Хотя жаль будет снова оставлять Минас-Тирит врагу.
— Надеюсь, что этого не случится. И еще... — помолчав еще немного, Финрод закончил: — Еще одно поручение. Последнее. Финрод Фелагунд, владыка Норготронда, должен умереть.
Эдрахиль вздрогнул от неожиданности, но тут же овладел собой, догадавшись.
— Я понимаю, государь, но... стоит ли...
— Так будет лучше для всех. Король Фелагунд падет в поединке с Сауроном, избавив Белерианд от ужасного слуги Моргота, и тем отдаст все старые долги. После этого мне... нам, — он кивком указал туда, где Рануйон-пес, без сомнения, внимательнейшим образом слушал всю эту беседу, — будет намного проще.
— Хорошо, — вздохнул Эдрахиль, — я всё исполню. — Он бросил взгляд за окно. — Вот там на холме можно поставить прекрасное надгробие. По весне, если враг не вернется сюда, все зазеленеет, будет очень красиво.
Финрод усмехнулся.
— Жаль, вряд ли я сумею полюбоваться.
— Кто знает, — отвечал Эдрахиль задумчиво, — кто знает.
______________________
* Автор придерживается более поздней, чем в «Сильмариллионе», версии, согласно которой Ородрет — не брат, а племянник Финрода, сын Ангрода.
** В тексте используются в основном синдаринские имена, кроме случаев, когда это имеет какое-то особое значение для героев (например, когда они говорят на квэнья или намеренно указывают на какие-то события прошлого). В целом, хотя основным языком не только Дориата, но и Нарготронда был синдарин, те из нолдор Третьего Дома, кто пришел из Амана, вряд ли могли позабыть данные им родителями имена или по-настоящему отказаться от них, поэтому во внутренней речи пользовались, вероятно, и теми и другими, даже если постоянно говорили в основном на синдарине. При этом Первый Дом и, вероятно, Второй в основном говорили на квэнья, поэтому квэнийских имен в более поздних главах тоже будет много.
Ниже приводится список десяти не названных в каноне по имени спутников Финрода, которым автор очень хотел имена все-таки дать (квэнья > синдарин), с примерными переводами.
Асторион = Astarion > Astorion (“сын верности/веры”)
Иннор = Indo > Innor (“сердце”)
Мерендиль = Meryandil > Merendil (“веселый друг/возлюбленный”)
Бельфаэрдир = Poldafëaner > Belfaerdir (“сильный духом”)
Раэндиль = Rainandil > Raendil (“улыбающийся/славный друг/возлюбленный”)
Гальвион = Almion > Galwion (“сын удачи/благополучия”)
Тандир = Sandaner > Thandir (“стойкий/верный”)
Гурион = Órion > Gúrion (“сын сердца”)
Алунир = Alimaner > Alunir (“прекрасный/добрый”)
Эйтрион = Athyarion > Eithrion (“сын утешителя”)
TBC
Это название, «Песнь постоянства», — плод долгих раздумий. Это наиболее близкий по смыслу перевод одного выражения из Лэ о Лэйтиан, которое вроде бы не попало ни в один из переводов «Сильмариллиона», и которое мне кажется важным для обозначения характера Финрода. Когда Финрод отвечает песней на песнь Саурона, это описано так:
Then sudden Felagund there swaying
Sang in answer a song of staying,
Resisting, battling against power,
Of secrets kept, strength like a tower,
And trust unbroken, freedom, escape;
Of changing and of shifting shape,
Of snares eluded, broken traps,
The prison opening, the chain that snaps.
Самый близкий по структуре стихотворный перевод выглядит так:
Он пел о доблести, борьбе,
О стойкой верности судьбе,
О развенчанье обольщений,
О смене перевоплощений,
О вызволенье из силков,
Об избавленье от оков.
(пер. С.Б. Лихачевой)
И тем не менее, song of staying — это песнь "оставания"; это верность не только судьбе, но и себе, и друзьям, и т.д. Это вообще антоним бегства, изменения под давлением силы. В общем, песнь постоянства.
Предыдущая глава:
Глава 1. Освобождение
@темы:
JRRT,
Странники Срединной земли,
Мои тексты
-
-
04.02.2020 в 10:53из самиздатаиз печати ждали.-
-
10.02.2020 в 09:27вторую неделю пьём за здоровьебольшое спасибо за новую главу!СауронМайронРануйон, у которого фэа приняла собачью (а не волчью) фана, — это ухх. Это интересно.Воцарилось молчание, а за ним наконец пришел долгожданный безмятежный покой. Финрод грезил и видел странное и радостное: незнакомые веселые леса под струями весенних ливней, зеленый остров посредине бурной реки и огромного черного пса, играющего с маленьким темноволосым мальчиком. И слышал песню, бесконечно радостную и столь же бесконечно печальную, и знал, что ей суждено скоро прерваться и вместе с тем — звучать до последнего дня Арды.
Вот это да! Если дар предвидения Финрода не обманывает, то оно прекрасно, прекрасно. Финрод же увидел маленького
ГарриДиора? И с ним собако-Рануйона? Если так, то остаётся только ждать тех промежуточных шагов, которыми текст и герои дойдут туда. И, наверное, удивляться этим шагам.А Берен, Берен — эх. Кольцо Финроду вернул, а словами от клятвы не освободил. То есть жестом освободил, словом — нет. Эхэхэх.
Правда, раз Финрод (со своей стороны) выбрал тот путь, по которому теперь идёт, он (со своей стороны) мог бы счесть слово Берена таким же пустым, как и жест.
Но (теперь уже со стороны Берена) было бы порядочнее уж если освобождать Финрода от клятвы (ну или отказываться от помощи Финрода, смотря какой смысл Берен вкладывал в своё высказывание... хотя клятва Финрода включала дружбу и помощь / дружбу, любовь и поддержку, так что «освободить от клятвы» и «отказаться от помощи / поддержки» в той части, что касается помощи / поддержки, совпадает), так уж освобождать (отказываться) совсем и недвусмысленно.
И ещё у меня остался некоторый вопрос. Хотя, возможно, я не до конца понимаю ту реплику, о которой хочу спросить.
Вот.
-
-
15.02.2020 в 02:27Спасибище, у меня нет слов
Хе-хе, томик ВК из печати я лично ждала 4 года, надеюсь, я все-таки управлюсь быстрее! )))
Erno,
Спасибо огромное за такой комментарий!!!
Рануйон, у которого фэа приняла собачью (а не волчью) фана, — это ухх.
Ну, Финрод там шестереночки-то поподкручивал!
Но дело не только в этом, мне кажется. Он в принципе не очень-то волк. Волки свободолюбивы. А этот нет. Ему общество подавай )))
Финрод же увидел маленького Диора? И с ним собако-Рануйона?
спойлер
А Берен, Берен — эх. Кольцо Финроду вернул, а словами от клятвы не освободил. То есть жестом освободил, словом — нет.
Вот тут тонкий момент: я не думаю, что это вообще возможно, и Финрод об этом говорит с Рануйоном. Если бы от клятвы можно было освободить, неужто никто не пощадил бы несчастных сыновей Феанора, ни одного? Мне кажется, проблема в том, что это невозможно, от безусловных клятв не отступаются, и не отказываются. Берен-то как раз этого не понимает, он человек - и на самом деле молодой человек, хоть и видел много страшного. Ему всего тридцать три (тот самый возраст!). Он ровесник Боромира в ВК, причем из этих 33 лет десять он провел как партизан - ему было всего 23 при Дагор Браголлах. Я думаю, он действительно не осознавал до конца, что, собственно, делает, придя к Финроду с кольцом.
Про вопрос под катом - конечно, вы правы, речь о Нарготронде! Исправила, спасибо большое! (Нельзя одновременно писать про Финрода и читать "Падение Гондолина", руки делают странные вещи!,.)
-
-
16.02.2020 в 15:39Мерри, ура, хорошо, что удалось найти и исправить эту мелочь.
Спасибо огромное за такой комментарий!!!
Мерри,
продолжаем вторую неделю пить за здоровьеи вам спасибо на добром слове!Ну, Финрод там шестереночки-то поподкручивал!
Но дело не только в этом, мне кажется. Он в принципе не очень-то волк. Волки свободолюбивы. А этот нет. Ему общество подавай )))
человеко-сапиентоориентированы. И Рануйона тоже интересует общение не только со своими, но и с чужими тоже. Поэтому логично, что не волк, а собака, да.Ну, да )) Это отдельная тема, я планирую сайд-кид-фик небольшой про Диора. Хотя это и непросто.
Вот тут тонкий момент: я не думаю, что это вообще возможно, и Финрод об этом говорит с Рануйоном. Если бы от клятвы можно было освободить, неужто никто не пощадил бы несчастных сыновей Феанора, ни одного? Мне кажется, проблема в том, что это невозможно, от безусловных клятв не отступаются, и не отказываются. Берен-то как раз этого не понимает, он человек - и на самом деле молодой человек, хоть и видел много страшного. Ему всего тридцать три (тот самый возраст!). Он ровесник Боромира в ВК, причем из этих 33 лет десять он провел как партизан - ему было всего 23 при Дагор Браголлах. Я думаю, он действительно не осознавал до конца, что, собственно, делает, придя к Финроду с кольцом.
Спасибо! Я примерно то же самое думаю (что пустыми словами и жестами клятвы в мире Толкина не снимаются) и сами реплики Финрода и Рануйона о пустых словах и жестах вижу.
И я вижу, что ваш Финрод считает, что его ведёт судьба, — и выбирает следовать этой судьбе. Поэтому никакое брошенное Береном кольцо, с точки зрения Финрода, гласа этой судьбы для Финрода не заглушит и не станет причиной, из-за которой он, Финрод, усомнится в своём сделанном выборе и в своём же принятом решении помогать Берену.
Надеюсь, я правильно прослеживаю мотивацию вашего Финрода?
Но! Меня (в этом и прошлом комменте) интересует ещё и точка зрения Берена, отношение Берена к происходящему — и то, насколько полно и недвусмысленно (или, наоборот, по верхам и расплывчато) он выражает это своё отношение. И почему и зачем он так выражает это своё отношение. И в том, что делает (и чего не делает) Берен, мне видится нечто не вполне порядочное.
(Я всё не могу развидеть Берена не из «Сильма», а из поэмы «Лэйтиан», и вот почему).
У Берена, канонного и вашего, за спиной разорённый (во время Дагор Браголлах) Дортонион, замученный Сауроном (для Берена — Сауроном или Тху, ага: у Берена нет причины звать этого майа каким-нибудь более ласковым именем) Горлим, вырезанный по слову Саурона отряд Барахира, партизанская жизнь, то есть выживание и т.д. ...
...Так вот, когда с Сауроном (которого Берен даже может считать своим личным врагом, почему нет; он у вас и считает, ага) затевает какие-то гешефты ваш Финрод, к такому Финроду ваш Берен (да, в общем, едва ли не любой, наверное, Берен) может испытать отвращение. Или страх. Или брезгливость. Или ещё какую-нибудь неприязнь. Это мне пока тоже понятно — и за испытанную к вашему Финроду неприязнь я не могу осудить вашего Берена.
Но неприязнь — чувство, оно может быть ненамеренным и непроизвольным. А поступки могут быть намеренными и произвольными (сказать «они намеренны и произвольны всегда» было бы слишком оптимистично, поэтому скажу «могут быть»). И вот такой поступок вашего Берена, как расставание с вашим Финродом и отказ принимать помощь Финрода (Берен же это имеет в виду, когда возвращает Финроду кольцо?), вызывает у меня некоторое недоумение своей половинчатостью, если он, поступок, намеренный и произвольный.
Я-читатель понимаю, что,
если не глючит мой пронзатор, вам-автору то, что ваш Берен вашего Финрода напрямую и недвусмысленно не освобождает от клятвы (пояснения), даёт возможность в нужный момент разыграть, например, такое......Когда вашему Берену понадобится помощь, ваш Финрод (внезапная ассоциация) сможет её оказать, не роняя своего достоинства и не унижаясь тем, что (ради данной клятвы и судьбы, которая ведёт) он, Финрод, бегает (ноу слэш) за Береном, которому неприятен.
Но то вам-автору. А ваш Берен о вашем существовании не знает. Но если (если!) ваш Берен тоже намеренно оставляет себе возможность принять помощь от неприятного ему вашего Финрода (и для этого, именно с этой целью — то есть чтобы, если понадобится, принять помощь — не отвергает недвусмысленно и словами через рот Финрода со всеми его клятвами), это плохо говорит о Берене.
Если же ваш Берен спонтанно отвергает вашего Финрода криво-косо-наполовину (а не окончательно), потому что Береном владеют сильные чувства, то смотря какие чувства. В моих глазах Берену (любому) в плюс пошли бы такие чувства, как муки совести.
Если бы ваш Берен чувствовал вину или стыд из-за того, что по неведению (тык) разрушил мир, покой и благополучие вашего Финрода, а теперь даже помощь от него принимать не хочет / не может / в общем, не будет, потому что стакнувшийся с Сауроном ваш Финрод ему неприятен, и потому жертва вашего Финрода становится бесполезной, — такие движения души говорили бы (лично мне говорили бы! здесь моя ИМХа, я не претендую на знание истины!) о вашем Берене хорошо, поскольку свидетельствовали бы о том, что у Берена есть совесть.
Если бы ваш Берен чувствовал только боль, потому что Дортонион-Барахир-и-остальные, — и из-за этой боли даже полностью и недвусмысленно не мог отвергнуть вашего Финрода, потому что (раз ваш Финрод цацкается с вашим Сауроном, личным врагом Берена) общение с Финродом погрузит Берена обратно в эту боль, — ну, в общем, и такое движение души Берена было бы мне понятно. Оно, движение, казалось бы мне не таким достойным, как предыдущее, которое про совесть, потому что это, с болью, было бы только про Берена, а не про Финрода (с его жизнью, по неведению порушенной Береном)...
...Но боль — такая штука, может быть слишком сильной. С ней приходится считаться.
А какое чувство, владеющее вашим Береном (в тот момент, когда он — по моему мнению, нехорошим образом — отвергал и недоотверг вашего Финрода) показалось бы мне вообще плохим, я навскидку и не придумаю. Но могут придумать потом.
Вот. Надеюсь, я понятно объясняю, что меня внезапно дёргает в поступке вашего Берена.
-
-
16.02.2020 в 16:14Мерри, ах да. Вот какая мысль не влезла в лимит времени, предназначенный для правки, и потому не попала в комментарий. А мысль важная. Собственно, вся простыня моего текста — на ту же тему, но уже на примере конкретных Берена и Финрода.
Надеюсь, я правильно прослеживаю мотивацию вашего Финрода?
Но! Я, наверное, считаю, что если клятвы в мире Толкина не отменяются пустым словом / жестом, желание (продиктованное, например, жалостью или состраданием) кого-нибудь из персонажей мира Толкина освободить кого-нибудь другого из мира Толкина, кто поклялся, от клятвы — это всё равно хорошее желание.
Оно, скорее всего, бесплодное для того, кого таким образом пытаются освободить, потому что пустым словом / жестом клятвы не отменяются.
Но оно хорошее для того, кто желает освободить, потому что продиктовано жалостью или состраданием. И — в мире Толкина — такое слово и такой жест могут оказаться и не пустыми. Хотя могут пустыми и остаться, конечно. Как повезёт. Но даже если не повезёт, разве это повод не желать для кого-то свободы?
Меня (в этом и прошлом комменте) интересует ещё и точка зрения вашего Берена, отношение вашего Берена к происходящему — и то, насколько полно и недвусмысленно (или, наоборот, по верхам и расплывчато) он выражает это своё отношение. И почему и зачем он так выражает / не выражает это своё отношение. И в том, что делает (и чего не делает) Берен, мне видится нечто не вполне порядочное.